Над ним, оставляя за собой шлейф искр, промчался состав
из шести вагонов, подобно тому, как одержимая безумной страстью
невеста с непристойной ненасытностью бросается навстречу своему
жениху. Они оба непроизвольно отпрянули назад, но именно Лонни
громко вскрикнул. Она посмотрела на него и увидела, что за
прошедший час он превратился в совершенно чужого человека...
только один ли час прошел? Она не знала. Но точно знала, что он
еще больше поседел, но она твердила себе -- так уверенно, как
только могла -- что это из-за освещения, и этот довод убедил
ее. Лонни был не в состоянии вернуться обратно. Поэтому нужно
идти в переход.
-- Дорис...-- сказал он, отступив немного назад.
-- Пойдем,-- сказала она и взяла его за руку. Она
сделала это резко, чтобы он не почувствовал, как дрожит ее
рука. Она шла вперед и он послушно следовал за ней.
Они уже почти вышли наверх.
-- Очень короткий переход,-- подумала она со смешанным
чувством облегчения, но тут выше локтя ее схватила рука.
Она не закричала. Ее легкие опали и, казалось,
превратились в смятые бумажные пакетики. Ее разум хотел
покинуть ее тело и просто... и просто покинуть его. Рука Лонни
отделилась от ее руки. Казалось, он ни о чем не подозревал. Он
вышел на другую сторону улицы -- только одно мгновение она
видела его силуэт, высокий и худой, в кровавом яростном свете
заходящего солнца -- а потом он исчез. С тех пор она его не
видела.
Схватившая ее рука была волосатой, как у обезьяны. Рука
безжалостно развернула ее лицом к тяжелой грузной фигуре,
прислонившейся к закопченной бетонной стене. Фигура склонилась
в двойной тени двух бетонных колон, поэтому она не могла
различить ничего, кроме очертаний фигуры... очертаний и двух
светящихся зеленых глаз.
-- Сигаретка найдется, малышка? -- спросил ее сиплый
грубый голос, и на нее пахнуло сырым мясом, пережаренными
чипсами и чем-то сладким и мерзким, как с самого дна баков с
помоями.
Эти зеленые глаза были кошачьими. И вдруг у нее
возникла уверенность, ужасная уверенность, что если бы эта
большая грузная фигура вышла из тени, она увидела бы глаз с
бельмом, розовые складки шрама, клочья рыжеватой шерсти.
Удержавшись на ногах, она вырвалась и почувствовала
около себя движение воздуха от... руки? клешней? Раздалось
шипение, свист...
Наверху промчался еще один состав. Грохот был жуткий --
от него вибрировали мозги. Копоть осыпалась, как черный снег.
Второй раз за этот вечер, ослепленная ужасом, она бросилась
бежать, не зная куда... и не сознавая, как долго.
Привело ее в чувство сознание того, что Лонни исчез.
Тяжело и порывисто дыша, она едва не ударилась о грязную
кирпичную стену. Она была все еще на Норрис-роуд (по крайней
мере, она так думала, сказала она обоим констеблям; широкая
мостовая все так же была вымощена булыжником и трамвайные пути
все так же проходили посередине ее), только пустые заброшенные
магазинчики уступили место обезлюдевшим заброшенным
универсальным магазинам. На одном была вывеска с надписью
"ДОГЛИШ И СЫНОВЬЯ". На втором название "АЛЬХАЗАРД" было
затейливо вырисовано на старой облупившейся зеленой краске. Под
надписью были вырисованы крючки и черточки арабского письма.
-- Лонни! -- позвала она, несмотря на тишину, не было
слышно даже эха (Нет, тишина не была полной, сказала она им:
слышался шум едущих машин, который вроде бы стал ближе... но не
очень). Казалось, когда она произнесла имя своего мужа, оно
неподвижно упало к ее ногам. Кровавый свет закатного солнца
сменился прохладными серыми сумерками. Впервые ей пришли в
голову, что здесь, в Крауч-энд, ее может застать ночь -- если
она все еще действительно была в Крауч-энд -- и эта мысль снова
вызвала прилив ужаса.
Она сказала Веттеру и Фарнхему, что совершенно ни о чем
не думала неизвестно сколько времени между тем, когда их
бросили около телефонной будки, и самым последним ее приступом
ужаса. Она была, как испуганной животное. Работали только
инстинкты, которые заставили ее бежать. А теперь она осталась
одна. Ей был нужен Лонни, ее муж. Она знала только это. Но ей
не приходило в голову поинтересоваться, почему этот район,
который находился, должно быть, не более чем в пяти милях от
Кэмбридж-сиркус, совершенно безлюден. Ей не приходило в голову
поинтересоваться, каким образом этот уродливый кот мог попасть
из ресторанчика в объявленный к аренде магазин. Ее не
интересовала даже непонятная яма на газоне у того дома и какое
отношение имела эта яма к Лонни. Эти вопросы возникли уже
потом, когда было слишком поздно, и они будут (сказала она)
преследовать ее всю жизнь.
Дорис Фриман шла и звала Лонни. Ее голос звучал
приглушенно, а шаги, казалось, звонко отдавались в тишине. Тени
начали заполнять Норрис-роуд. Небо над головой было теперь
пурпурного цвета. Может быть, из-за сумерек или потому, что она
устала, но казалось, что здания магазинов теперь склонились над
улицей. Казалось, что их витрины, покрытые затвердевшей грязью
десятилетий, а может, вековой давности, вопросительно смотрели
на нее. Фамилии на вывесках (сказала она) становились все более
странными, безумными и совершенно непроизносимыми. Гласные
буквы стояли не на своих местах, а согласные соединялись так,
что человеческий язык был не в состоянии произнести их. На
одной вывеске было написано: "КРАЙОН КТУЛУ", а пониже -- крючки
арабского письма. На другой было: "ЙОГСОГГОТ". Еще на одной
"РТЕЛЕХ". Там была вывеска, которую она особенно запомнила:
"НРТСЕН НАЙРЛАТОТЕП".
(-- Как вы смогли запомнить такую тарабарщину? --
спросил ее Фарнхем.
И Дорис Фриман медленно и устало покачала головой:
-- Не знаю. Я правда не знаю.)
Казалось, вымощенная булыжником, разделенная
трамвайными путями Норрис-роуд ведет в никуда. И хотя она
продолжала идти -- вряд ли она могла бежать, но потом сказала,
что бежала -- она больше не звала Лонни. Теперь ее охватил
самый сильный страх, какой она когда-либо в своей жизни
испытывала, страх, испытав который, человек должен сойти с ума
или умереть. Она всетаки не могла отчетливо определить свой
страх, она могла сделать это только в одном, но даже это, хотя
и конкретное, удавалось не слишком хорошо.
Она сказала, что чувствовала, будто находится не в этом
мире. Будто она на другой планете, такой чужой, что
человеческий разум не мог даже понять ее. Она сказала, что углы
казались не такими. Цвета казались не такими. И... но это все
было безнадежно.
Она шла под небом, которое выглядело искаженным и
чужим, между темными, казавшимися большими, домами, и могла
лишь надеяться, что это когда-нибудь кончится.
И это, действительно, кончилось.
Она осознала, что немного впереди себя видит на
тротуаре две фигурки. Это были двое детей -- мальчик с
изуродованной клешнеобразной рукой и маленькая девочка. Ее
волосы были перевязаны ленточками.
-- Это та самая американка,-- сказал мальчик.
-- Она потерялась,-- сказала девочка.
-- Потеряла своего мужа.
-- Заблудилась.
-- Нашла дорогу, которая еще хуже.
-- Нашла дорогу в преисподнюю.
-- Потеряла надежду.
-- Нашла Звездного Дудочника...
-- ...Пожирателя пространства...
-- ... Слепого Трубача, которого уже тысячу лет не
называют по имени...
Они произносили свои слова все быстрее и быстрее, как
церковную молитву, на одном дыхании, похожую на сияющий мираж.
От них у нее закружилась голова. Дома наклонились. Звезды
погасли, но это были не ее звезды, те, которые были ей нужны,
когда она была маленькой девочкой, или при которых за ней
ухаживали, когда она была девушкой, эти звезды сводили ее с ума
своими безумными созвездиями; она зажала руками уши, но не
смогла заглушить эти звуки и, наконец, пронзительно закричала
им:
-- Где мой муж? Где Лонни? Что вы сделали с ним?
Воцарилась тишина. А потом девочка сказала:
-- Он ушел вниз.
Мальчик сказал:
-- Ушел к Тому-Кто-Ждет.
Девочка улыбнулась -- это была злобная улыбка, полная
зловещей невинности.
-- Он не мог не пойти. На нем знак. И ты тоже пойдешь.
Ты пойдешь сейчас.
-- Лонни! Что вы сделали с...
Мальчик поднял руку и высоким, похожим на звук флейты,
голосом запел на непонятном ей языке, но звучание слов сводило
Дорис Фриман с ума от страха.
-- Тогда улица стала двигаться,-- сказала она Веттеру и
Фарнхему.-- Булыжники начали... волнообразно шевелиться, как
ковер. Они поднимались и опускались. Трамвайные пути отделились
от земли и поднялись в воздух -- я помню это, я помню, как от
них отражался свет звезд -- а потом сами булыжники стали
выходить из своих гнезд, сначала по одному, а потом -- целыми
грудами. Они просто улетали в темноту. Когда они освобождались
из гнезд, раздавался резкий звук. Скрежещущий резкий звук...
такой звук, должно быть, бывает при землетрясении. А потом...
стало что-то проникать...
-- Что? -- спросил Веттер. Он сильно сгорбился и
сверлил взглядом Дорис Фриман. Что вы увидели? Что это было?
-- Щупальца,-- медленно сказала она, запинаясь.-- Я
думаю... думаю, что это были щупальца. Но они были толстые, как
стволы старых баньяновых деревьев, будто каждый состоял из
тысячи маленьких извивающихся щупалец... и на них были
маленькие розовые штучки, похожие на присоски... но временами
они казались человеческими лицами... некоторые были похожи на
лицо Лонни, а некоторые -- на другие лица, и все они...
пронзительно кричали, корчились в страданиях... но под ними, в
темноте под мостовой... было что-то еще. Что-то, похожее на
огромные... огромные глаза...
В этом месте своего рассказа она на мгновение умолкла,
не в силах продолжать.
Оказалось, что больше рассказывать было и нечего. Она
не могла ясно вспомнить, что произошло после этого, Следующее,
что она помнила, было то, что вся съежившаяся от страха, она
оказалась около двери газетного киоска. Она сказала им, что
была там еще некоторое время, видела, как мимо нее взад и
вперед проезжали автомашины, видела успокаивающее сияние
уличных дуговых фонарей. Двое человек прошли мимо нее, и Дорис
съежилась, стараясь попасть обратно в тень, боясь тех двух
злобных детей. Но она увидела, что это были не дети, это шли
под руку парень с девушкой. Парень говорил что-то о новом
фильме Френсиса Кополлы.
Она осторожно вышла на тротуар, готовая метнуться назад
в свое уютное убежище у двери газетного киоска, но в этом не
было необходимости. В пятидесяти ярдах от нее был довольно
оживленный перекресток, где у светофора стояли несколько
легковых автомобилей и грузовиков. На другой стороне улицы был
ювелирный магазин, на витрине которого были выставлены большие
ярко освещенные часы. Через всю витрину был установлен
металлический аккордеон с растянутыми мехами, но все же она
смогла увидеть время. Было пять минут одиннадцатого.
Потом она пошла к перекрестку, но несмотря на уличное
освещение и успокаивающее урчание автомобилей, продолжала со
страхом оглядываться. Все ее тело болело. Из-за сломанного
каблука она прихрамывала. Каким-то образом ей удалось не
потерять свою сумочку. Она напрягла мышцы живота и ног -- ее
правая нога особенно болела, как будто она что-то в ней
растянула.
У перекрестка она увидела, что каким-то образом вышла к
Хиллфилдавеню и Тоттенхем-роуд. Женщина лет шестидесяти с
высокой набивной прической стояла под уличным фонарем и
беседовала с мужчиной примерно того же возраста. Они оба
посмотрели на Дорис, когда она приблизилась к ним, как какое-то
ужасное привидение.
-- Полиция,-- хрипло произнесла Дорис Фриман.-- Где
полицейский участок? Я... я -- американская гражданка и... я
потеряла своего мужа... и мне нужна полиция.
-- Что случилось, дорогая? -- недружелюбно спросила
женщина.-- Похоже, вас пропустили через машину для выжимания
белья, правда.
-- Дорожное происшествие? -- спросил ее приятель.
-- Нет,-- выдавила она из себя.-- Пожалуйста... есть
здесь поблизости полицейский участок?
-- Прямо на Тоттенхэм-роуд,-- сказал мужчина. Он достал
из кармана пачку "Плейерс".-- Хотите сигарету? Мне кажется,
мэм, вам это необходимо.
-- Благодарю вас,-- сказала она и взяла сигарету, хотя
почти четыре года назад бросила курить.
Пожилому джентльмену пришлось ловить зажженной спичкой
дрожащий кончик ее сигареты, чтобы она смогла прикурить.
Он взглянул на женщину с высокой прической.
-- Я немного провожу ее, Эвви. Чтобы убедиться, что она
благополучно доберется туда.
-- Тогда я тоже пойду вместе с вами, ладно? -- сказала
Эвви и обняла Дорис за плечи.-- Ну, что произошло, милая?
Кто-то пытался ограбить вас?
-- Нет,-- сказала Дорис.-- Это... я... я... улица...
там был одноглазый кот... улица... разверзлась... я видела это
существо... его называют Тот-КтоЖдет... Лонни... я должна
разыскать Лонни...
Она понимала, что говорит бессвязно, но, казалось, она
не в состоянии объяснить что-либо понятнее. Во всяком случае,
она сказала Веттеру и Фарнхему, что ее речь не была такой
бессвязной, потому что, когда Эвви спросила, в чем дело, и
Дорис ответила ей, и мужчина и женщина отпрянули, будто у нее
была бубонная чума.
Мужчина тогда сказал что-то, и Дорис показалось, что
это были слова: "Снова это".
Женщина показала дорогу рукой.
-- Полицейский участок вон там. На фасаде висят круглые
фонари. Вы увидите.-- И оба они торопливо зашагали прочь... но
теперь они оглядывались назад.
Дорис сделала к ним несколько шагов.
-- Не подходите! -- взвизгнула Эвви... и уколола Дорис
злобным взглядом, одновременно прижавшись от страха к мужчине,
который обнял ее рукой.-
- Не подходите, если вы были в Жертвенном Городище Крауч-энд!
С этими словами они оба исчезли в ночи.
Полисмен Фарнхем стоял, слегка опираясь на косяк двери
между общей комнатой и главным архивом, где, конечно же,
держали главную картотеку, о которой говорил Веттер. Фарнхем
приготовил себе чашку свежего чая и курил последнюю сигарету из
своей пачки -- эта женщина тоже стрельнула несколько штук, она
тоже курила только импортные сигареты, "Тсюзые".
Женщина вернулась в гостиницу в сопровождении сиделки,
которую вызвал Веттер -- сиделка должна оставаться с ней на
ночь, а утром решить, не нужно ли отправить ее в больницу.
Фарнхем подумал, что это трудно будет сделать из-за детей, а
поскольку женщина была американской гражданкой (она упорно
продолжала заявлять об этом), это будет еще сложнее. Что же она
собирается рассказать детишкам, когда они проснуться утром? Что
огромные чудовища из города (Жертвенного Городища) Крауч-энд
съели их отца?
Фарнхем поморщился и поставил чашку. Это было не его
дело, ничуть. К добру, к худу ли, но миссис Дорис Фриман
оказалась между государством и американским посольством в
большой игре правительств. Это было совсем не его дело, он
всего лишь констебль, который хотел бы вовсе забыть об этой
истории. И он намеревался дать Веттеру написать этот отчет. Это
было его детище. Веттер мог позволить себе поставить свою
подпись под таким букетом безумия; он -- старый человек.
Отработанный материал. Он все равно останется констеблем с
дежурством в ночную смену, когда получит свои наградные золотые
часы, пенсию и муниципальную квартиру. У Фарнхема же, напротив,
была цель вскоре стать сержантом, и это означало, что ему нужно
быть внимательным к каждому пустяку.
Кстати, о Веттере, куда он запропастился? Он все еще
дышил свежим воздухом?
Фарнхем прошел через общую комнату и вышел на улицу. Он
стоял между двумя круглыми фонарями и смотрел на
Тоттенхем-роуд. Веттера не было видно. Шел четвертый час ночи,
улицу, как саван, окутывала густая ровная тишина. Как звучит
эта строчка из Вордсворта? "Огромное сердце лежит недвижимо",
что-то в этом роде. Он сошел по ступенькам и остановился на
тротуаре. Почувствовал, как тонкой струйкой в него вливается
тревога. Глупо, конечно. Он рассердился на себя, рассердился за
то, что история этой сумасшедшей повлияла на него даже хотя бы
в такой малости. Наверное, он недаром побаивался такого
жесткого полицейского, как Сид Реймонд.
Фарнхем медленно прошелся до угла, думая, что должен
встретить Веттера с его ночной прогулки. Но он не пошел дальше
угла: если оставить полицейский участок пустым даже на
несколько минут и если это обнаружиться, будет полно
неприятностей. Он подошел к углу и огляделся вокруг, Смешно, но
казалось, что все уличные дуговые фонари исчезли. Без них вся
улица выглядела по-другому. Писать ли об этом в отчете, подумал
он. И где же Веттер?
Он решил, что пройдет еще немного и посмотрит, что там.
Но не очень далеко. Не стоит оставлять участок без присмотра,
это был бы надежный и простой способ обеспечить себе такой же
конец карьеры, как у Веттера, старика в ночной смене в тихой
части города, главным образом занятого мальчишками, которые
собираются по углам после полуночи... и ненормальными
американками.
Он пройдет совсем немного.
Недалеко.
Веттер вернулся меньше чем через пять минут после того,
как ушел Фарнхем. Фарнхем пошел в противоположном направлении,
и если бы Веттер пришел бы минутой раньше, он бы увидел, как
молодой констебль мгновение постоял на углу, а потом исчез.
-- Фарнхем? -- позвал он.
Ответом было только жужжание часов на стене.
-- Фарнхем? -- снова позвал он и ладонью отер себе рот.
Лонни Фримана так и не нашли. В конце концов, его
поседевшая у висков жена вместе с детьми улетела назад в
Америку. Они улетели на "Конкорде". Месяц спустя она пыталась
покончить с собой. Пробыла месяц в санатории. Когда вышла
оттуда, ей стало значительно лучше.
О констебле Фарнхеме ничего не было слышно. Он оставил
жену и двухлетних девочек-близнецов. Его жена написала
несколько сердитых писем члену парламента от своего округа,
утверждая, что что-то произошло, что-то скрывают, что ее Боба
привлекли к какому-то опасному заданию или чему-то подобному,
как и того парня по имени Хэккет из "Би-Би-Си". Постепенно член
парламента перестал отвечать на ее письма, и примерно в то же
время, когда совсем уже седая Дорис Фриман выписывалась из
санатория, Шейла Фарнхем переехала обратно в Сассекс, где жили
ее родители. В конце концов, она вышла замуж за человека, у
которого была более спокойная работа, чем у лондонского
полицейского -- Фрэнк Хоббс работал на сборочном заводе Форда.
Ей было необходимо получить развод с Бобом, прежде всего, на
том основании, что он ее бросил, но с этим затруднений не было.
Веттер досрочно вышел в отставку примерно через четыре
месяца после того, как Дорис Фриман прихрамывая вошла в
полицейский участок на Тоттенхем-роуд в Крауч-энд. Он и в самом
деле получил квартиру в муниципальном доме в городке Фримли.
Шесть месяцев спустя его нашли умершим от сердечного приступа,
в руке у него была банка "Харп Лагер".
Жаркая ночь в конце лета, когда Дорис Фриман
рассказывала свою историю, была 19 августа 1974 года. С тех пор
прошло более трех с половиной лет. А Лонни Дорис и Боб Шейлы
теперь находятся вместе.
Веттер знал, где именно.
В соответствии с совершено демократичным и случайным
ходом алфавитного порядка они находятся вместе в дальней
картотеке, там, куда кладут нераскрытые дела и истории, слишком
дикие, чтобы ими можно было хоть сколько-нибудь поверить.
ФАРНХЕМ, РОБЕРТ -- написано на этикетке тоненькой
папки. ФРИМАН, ЛЕОНАРД -- написано на папке, которая лежит
сразу за ней. В обеих папках -- по одной странице плохо
отпечатанных отчетов офицера-следователя. В обоих случаях стоит
подпись Веттера.
А в Крауч-энд, ничем не примечательной тихой лондонской
окраине, все еще случаются странные истории. Время от времени.
|
